Неточные совпадения
В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя
в гостинице со случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей Иванович, Катавасов, товарищ по
университету, теперь
профессор естественных наук, которого, встретив на улице, Левин затащил к себе, и Чириков, шафер, московский мировой судья, товарищ Левина по медвежьей охоте.
Левин
в этот свой приезд сошелся опять близко с бывшим товарищем по
университету,
профессором Катаваcовым, с которым он не видался со времени своей женитьбы.
— Помилуйте, там Бунзен! [Бунзен Роберт (1811–1899) — выдающийся немецкий ученый,
профессор химии
в Гейдельбергском
университете.]
Клим усмехнулся, но промолчал. Он уже приметил, что все студенты, знакомые брата и Кутузова, говорят о
профессорах, об
университете почти так же враждебно, как гимназисты говорили об учителях и гимназии.
В поисках причин такого отношения он нашел, что тон дают столь различные люди, как Туробоев и Кутузов. С ленивенькой иронией, обычной для него, Туробоев говорил...
Клим Самгин был очень доволен тем, что решил не учиться
в эту зиму.
В университете было тревожно. Студенты освистали историка Ключевского, обидели и еще нескольких
профессоров, полиция разгоняла сходки; будировало сорок два либеральных
профессора, а восемьдесят два заявили себя сторонниками твердой власти. Варвара бегала по антикварам и букинистам, разыскивая портреты m‹ada›me Ролан, и очень сожалела, что нет портрета Теруань де-Мерикур.
—
В университете учатся немцы, поляки, евреи, а из русских только дети попов. Все остальные россияне не учатся, а увлекаются поэзией безотчетных поступков. И страдают внезапными припадками испанской гордости. Еще вчера парня тятенька за волосы драл, а сегодня парень считает небрежный ответ или косой взгляд
профессора поводом для дуэли. Конечно, столь задорное поведение можно счесть за необъяснимо быстрый рост личности, но я склонен думать иначе.
Отец Андрюши был агроном, технолог, учитель. У отца своего, фермера, он взял практические уроки
в агрономии, на саксонских фабриках изучил технологию, а
в ближайшем
университете, где было около сорока
профессоров, получил призвание к преподаванию того, что кое-как успели ему растолковать сорок мудрецов.
«Мне бы не здесь быть, — сам говорил про себя, — мне
в университете профессором только быть, а здесь я
в грязь погружен и „самые одежды мои возгнушались мною“.
В те времена начальство
университетом не занималось,
профессора читали и не читали, студенты ходили и не ходили, и ходили притом не
в мундирных сертуках à l'instar [вроде (фр.).] конноегерских, а
в разных отчаянных и эксцентрических платьях,
в крошечных фуражках, едва державшихся на девственных волосах.
Московский
университет свое дело делал;
профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, И. Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть
в бостон и еще спокойнее лежать под землей.
Нам объявили, что
университет велено закрыть.
В нашем отделении этот приказ был прочтен
профессором технологии Денисовым; он был грустен, может быть, испуган. На другой день к вечеру умер и он.
Когда мы возвратились из ссылки, уже другая деятельность закипала
в литературе,
в университете,
в самом обществе. Это было время Гоголя и Лермонтова, статей Белинского, чтений Грановского и молодых
профессоров.
— Un bon citoyen [Хороший гражданин (фр.).] уважает законы страны, какие бы они ни были… [Впоследствии
профессор Чичерин проповедовал что-то подобное
в Московском
университете. (Прим. А. И. Герцена.)]
В 20 году я был факультетом избран
профессором Московского
университета и
в течение года читал лекции.
На углу Новой площади и Варварских ворот была лавочка рогожского старообрядца С. Т. Большакова, который торговал старопечатными книгами и дониконовскими иконами. Его часто посещали ученые и писатели. Бывали
профессора университета и академики. Рядом с ним еще были две такие же старокнижные лавки, а дальше уж, до закрытия толкучки,
в любую можно сунуться с темным товаром.
Если студент
университета, Ляпин спросит, какого факультета, и сам назовет его
профессоров, а если ученик школы живописи, спросит —
в каком классе,
в натурном ли,
в головном ли, и тоже о преподавателях поговорит, причем каждого по имени-отчеству назовет.
— Позвольте, позвольте, ведь я же с вами немного знаком, хотя и заочно. Не вы ли были
в университете, когда
профессор Приклонский защищал докторскую диссертацию?
« Занятия мои, — продолжал он далее, — идут по-прежнему: я скоро буду брать уроки из итальянского языка и эстетики, которой будет учить меня
профессор Шевырев [Шевырев Степан Петрович (1806—1864) —
профессор литературы
в Московском
университете, критик и поэт.
— Из Шекспира много ведь есть переводов, — полуспросил, полупросто сказал он, сознаваясь внутренне, к стыду своему, что он ни одного из них не знал и даже имя Шекспира встречал только
в юмористических статейках Сенковского [Сенковский Осип Иванович (1800—1858) — востоковед,
профессор Петербургского
университета, журналист, беллетрист, редактор и соиздатель журнала «Библиотека для чтения», начавшего выходить
в 1834 году. Писал под псевдонимом Барон Брамбеус.],
в «Библиотеке для чтения».
Целую неделю Вихров горел как на угольях.
Профессора он видел
в университете, но тот ни слова не говорил с ним об его произведении.
Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не
в насмешку разговаривать с Плавиным о Петербургском
университете, о тамошних
профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?
Это вынуждало его состязаться с другими центрами немецкой культуры, приглашать
в свой
университет лучших
профессоров, покровительствовать литературе, искусствам и наукам.
Все тяжелые, мучительные для самолюбия минуты
в жизни одна за другой приходили мне
в голову; я старался обвинить кого-нибудь
в своем несчастии: думал, что кто-нибудь все это сделал нарочно, придумывал против себя целую интригу, роптал на
профессоров, на товарищей, на Володю, на Дмитрия, на папа, за то, что он меня отдал
в университет; роптал на провидение, за то, что оно допустило меня дожить до такого позора.
Обширная дача была полна гостями и шумом: сумские драгуны, актеры, газетные издатели и хроникеры, трое владельцев скаковых конюшен, только что окончившие курс катковские лицеисты, цыгане и цыганки с гитарами, известный
профессор Московского
университета, знаменитый врач по женским болезням, обожаемый всею купеческою Москвою, удачливый театральный антрепренер,
в шикарной, якобы мужицкой поддевке, и множество другого народа.
И тут девочка рассказала ему кое-что о себе. Она дочь
профессора, который читает лекции
в университете, но, кроме того, дает
в Екатерининском институте уроки естественной истории и имеет
в нем казенную квартиру. Поэтому ее положение
в институте особое. Живет она дома, а
в институте только учится. Оттого она гораздо свободнее во времени,
в чтении и
в развлечениях, чем ее подруги…
Его мать перешла работать
в семью одного
профессора Московского
университета, с которым А.П. Сухов, посещая по праздникам свою мать, встречался.
Особенно резки были статьи Виктора Александровича Гольцева, сделавшие с первых номеров газету популярной
в университете: студенты зачитывались произведениями своего любимого
профессора и обсуждали
в своих кружках затронутые им вопросы.
Начальником главного управления по делам печати
в эти времена был
профессор Московского
университета Н.А. Зверев, который сам был действительным членом Общества любителей российской словесности и, конечно, знал, что
в члены Общества избираются только лица, известные своими научными и литературными трудами.
— Студент,
профессор, всё одно из
университета. Тебе только бы спорить. А швейцарский был
в усах и с бородкой.
В университетах, и главным образом московском, некоторые
профессора поспешили оставить службу.
Замечательность беседы сего Мрачковского, впрочем, наиболее всего заключалася для меня
в рассказе о некоем
профессоре Московского
университета, получившем будто бы отставку за то, что на торжественном акте сказал: „Nunquam de republica desperandum“
в смысле „никогда не должно отчаиваться за государство“, но каким-то канцелярским мудрецом понято, что он якобы велел не отчаяваться
в республике, то за сие и отставлен.
Разумеется, Кудрявцев и Грановский уж того… немножко для нашего времени не годятся… а все ж, если бы наш
университет еще того… немножко бы ему хорошей чемерицы
в нос, а студенты чтоб от
профессоров не зависели, и
университет бы наш даже еще кое-куда годился… а то ни одного уже
профессора хорошего не стало.
Все эти люди, и молодежь и пожилые, бородатые и волосатые, были с чрезвычайно серьезными лицами, будто они пришли не
в летний театр развлекаться и веселиться, как публика у фонтана, а явились, по крайней мере,
в университет слушать любимого
профессора.
То мне хотелось уйти
в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля; то я воображал, как я покупаю десятин пять земли и живу помещиком; то я давал себе слово, что займусь наукой и непременно сделаюсь
профессором какого-нибудь провинциального
университета.
Изборский уехал
в Москву, где у него была лекции
в университете.
В музее долго еще обсуждалась его лекция, a я уходил с нее с смутными ощущениями. «Да, — думалось мнё, — это очень интересно: и лекция, и
профессор… Но… что это вносит
в мой спор с жизнью?.. Он начинается как раз там, где предмет Изборского останавливается… Жизнь становится противна именно там, где начинается животное…»
Евсеич сам вслушался, да и я рассказал ему, что Григорий Иваныч был назначен адъюнкт-профессором
в новом
университете вместе с Иваном Ипатычем, Левицким и Эрихом.
Вдруг
в один вечер собралось к Григорью Иванычу много гостей: двое новых приезжих
профессоров, правитель канцелярии попечителя Петр Иваныч Соколов и все старшие учителя гимназии, кроме Яковкина; собрались довольно поздно, так что я ложился уже спать; гости были веселы и шумны; я долго не мог заснуть и слышал все их громкие разговоры и взаимные поздравления: дело шло о новом
университете и о назначении
в адъюнкты и профессоры гимназических учителей.
Я нашел здоровье моей матери очень расстроенным и узнал, что это была единственная причина, по которой она не приехала ко мне, получив известие о моем разрыве с Григорьем Иванычем. — Продолжая владеть моей беспредельной доверенностью и узнав все малейшие подробности моей жизни, даже все мои помышления, она успокоилась на мой счет и, несмотря на молодость, отпустила меня
в университет на житье у неизвестного ей
профессора с полною надеждою на чистоту моих стремлений и безукоризненность поведения.
Милый дед, как странно меняется, как обманывает жизнь! Сегодня от скуки, от нечего делать, я взял
в руки вот эту книгу — старые университетские лекции, и мне стало смешно… Боже мой, я секретарь земской управы, той управы, где председательствует Протопопов, я секретарь, и самое большее, на что я могу надеяться, — это быть членом земской управы! Мне быть членом здешней земской управы, мне, которому снится каждую ночь, что я
профессор Московского
университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля!
Нет сомнения, что, если бы
профессор осуществил этот план, ему очень легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии
в любом
университете мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а
в той области, которая так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел, за исключением
профессоров Уильяма Веккля
в Кембридже и Джиакомо Бартоломео Беккари
в Риме.
— Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси… Кому тут из вас надо сказать… у меня тут какие-то подозрительные субъекты
в калошах ходят, да…
Профессор IV
Университета Персиков…
Сказано было глухо, что известный
профессор IV
Университета изобрел луч, невероятно повышающий жизнедеятельность низших организмов, и что луч этот нуждается
в проверке.
16 апреля 1928 года, вечером,
профессор зоологии IV Государственного
университета и директор зооинститута
в Москве Персиков вошел
в свой кабинет, помещающийся
в зооинституте, что на улице Герцена.
Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.
На другой день мы были уже
в кибитке и через Петербург доехали
в Москву. Здесь, по совету Новосильцова, я отдан был для приготовления к
университету к
профессору Московского
университета, знаменитому историку М. П. Погодину.
Мещерский потащил с собою ректора,
профессора Двигубского, по всем зданиям, принадлежавшим
университету, и сейчас нашел удобное помещение
в доме университетской типографии: нужно было только сделать какие-то поправки и небольшие переделки.
Комиссия была
в затруднении и обратилась
в Академию наук и
в Московский
университет с просьбою, не могут ли они уделить несколько
профессоров для новых
университетов.
В то же время приказано было комиссии составить план для учреждения гимназий и четырех
университетов, сначала
в Екатеринославле, а потом во Пскове, Пензе и Чернигове, с тем притом, чтобы
профессора были русские.
Один
профессор сказал, что
в университете студенты ничему не выучиваются, потому что
в гимназиях плохо бывают подготовлены к слушанию ученых лекций
профессоров («Атеней», № 38).
Родственных связей ни у Фигуры, ни у Христи никаких не было. Христя была «безродна сыротина», а у Фигуры (правильно Вигуры) хотя и были родственники, из которых один служил даже
в университете профессором, — но наш куриневский Фигура с этими Вигурами никаких сношений не имел — «бо воны з панами знались», а это, по мнению Фигуры, не то что нехорошо, а «якось — не до шмыги» (то есть не идет ему).
Я буду следить за наукой
в университете в Петербурге, ежели
профессора хороши, а если дурны, то сам буду работать.